«Люди, которые попали в беду»
«Заключенные часто не доверяют никому. И считают, что ты приходишь к ним чуть ли не с диктофоном», — рассказывает священник Александр Березов. Он служит в колониях Нижнего Тагила с 2001 года и помогает заключенным. Один из них после освобождения жил в его квартире, другой — был старостой в храме. Отец Александр рассказал корреспонденту «Правмира» Оксане Головко истории людей, которых он встретил в местах лишения свободы.
Священник Александр Березов — настоятель храма во имя святого великомученика Георгия Победоносца и руководитель отдела по тюремному служению Нижнетагильской епархии.
— Помните ваше первое посещение колонии?
— Конечно! Это был 2001-й. Мне был 31 год, священноначалие спросило: «Пойдешь?» Ответил: «Пойду!» Было очень страшно в первое время — это страх неизвестности. Я же раньше никогда с этим миром не сталкивался, а у нас в обществе многие боятся осужденных.
Конечно, сначала я совершал много ошибок. Например, нельзя быть доверчивым на зоне. Надо анализировать все. Тогда, конечно, огорчался, что люди могут так обманывать.
Сейчас тоже бывают ошибки, но другие — где-то раздражаешься, где-то обидишься, где-то, может быть, многого ожидаешь от администрации или осужденного. А мы же все люди, все слабые.
Конечно, случается, что руки опускаются, думаешь: «Ну что ж со мной происходит!» А потом начинаешь молиться, обращаешься к Богу и уныние уходит. Священник — счастливый человек, потому что у него рядом есть Такая Сила, он может стоять у Престола Божия. Недоумеваю, когда батюшки отчаиваются, потому что никогда не видел, чтобы Господь оставлял! Ни одного случая! Он всегда помогает, даже в самых, казалось бы, критических ситуациях Он рядом.
Ни одного случая не встречал, чтобы Господь не отвечал на просьбы Своего священника. А тем более, если священник у Престола в колонии. Во-первых, самое главное — это никакого сребролюбия, полная аскетика, отрешение от всего. А также — возможность учиться духовному отцовству, учиться любви.
— Отец Александр, что изменилось в жизни колоний за годы вашего служения?
— С тех пор изменилось многое, в том числе — условия содержания. Заключенные могут получать больше передач, чаще встречаться с родными. Питание в 90-х годах, в 2000-х было, мягко говоря, плохим. Сейчас положение изменилось, кормят заключенных вполне прилично, я сам могу съесть тарелку супа, например.
А мое служение — каким было, таким и осталось. Раз соглашение между Русской Православной Церковью и представителями Федеральной службы исполнения наказаний существует, оно соблюдается, и не просто формально, представители ФСИН даже помогают мне решить какие-то вопросы, — устроить встречу, например. То есть никаких препятствий нет.
У нас с ними разные задачи служения. Их задача — исполнение наказания. Мы призваны не наказывать, а помочь человеку в трудных обстоятельствах. Помочь, направить, поддержать, постараться сделать так, чтобы он не отвернулся от людей и правил, принятых между ними.
Я за каждого осужденного переживаю. Обычно священник хочет, чтобы в его храме прибывало прихожан, и чтобы они были постоянными, а я своим прихожанам говорю: «Дорогие мои, я очень хочу, чтобы мы с вами здесь больше никогда не встречались».
— В СМИ рассказывали об ужасающих случаях отношения к заключенным. Вам доводилось это видеть?
— Могу сказать по поводу колонии, в которой я служу постоянно — здесь такого нет. Но порой возникают ссоры среди осужденных, между осужденным и сотрудником, ведь это коллектив, причем тесный.
В колонии есть и штрафной изолятор, помещение камерного типа — это более жесткие условия, есть и облегченные условия содержания. В зависимости, скажем так, от поведения человека.
На мой взгляд, самое страшное для осужденного — это не иметь возможности общаться с близкими. Хотя сейчас в каждом отряде сделали по несколько телефонов. Я попросил начальника колонии, чтобы телефон был и у меня в воскресной школе, чтобы осужденные, которые приходят туда, и дневальные могли позвонить домой. Общение с родными и близкими разряжает обстановку.
Если человек все правила соблюдает и подошло у него условно-досрочное освобождение, никто его держать не будет. Сам я постоянно помогаю осужденным освобождаться, то есть ходатайствую за них.
Даже бывают такие ситуации, когда осужденный не успел вовремя подойти на проверку, собираются акт составлять. Я прошу не делать этого и нередко слышу: «Ладно, отец Александр, не будем».
— Сталкивались ли вы с ошибочными приговорами?
— Был такой случай. Бывший военный оказался в компании, где много выпивали. Он «отключился», а в это время что-то произошло, какая-то ссора. Просыпается — рядом труп, он ничего понять не может. Приезжает милиция, и его арестовывают, что называется, «с поличным». Девять лет отсидел. Не знаю, как избежать подобных ошибок — закон во многом работает, как машина…
— Вы стараетесь помочь человеку выйти на условно-досрочное освобождение?
— Такой задачи нет, хотя я иногда помогаю в этом. Я вижу в осужденных, прежде всего, простых людей, попавших в бедственное положение.
Конечно, стараешься мотивировать человека на то, чтобы он понял, что с ним произошло. Ведь многие люди, действительно совершившие преступление, даже не осознают этого. Если человек ко мне подходит, значит, ему это необходимо для чего-то, и мне надо постараться найти с ним общий язык.
Мы обсуждаем, почему он попал в колонию, из-за чего его семья разваливается, и дети не хотят общаться. Все эти вещи, как правило, взаимосвязаны.
— То есть приходится выступать и в роли психолога?
— Конечно. Самое главное — смягчить удар, мы не наказываем, не судим. Священник всегда пытается понять и принять заключенного, без этого не получится диалога. Только потом можно выходить на уровень духовной помощи, когда священник может направить, подсказать, помочь.
Чтобы человек раскрылся, требуется много времени. Заключенные часто не доверяют никому. Они порой считают, что священник приходит к ним чуть ли не с диктофоном. Какого только бреда я не слышал, в том числе, что у батюшки полковничьи погоны под рясой, что он зарплату получает у тюремного начальства, так что опасно ему исповедоваться. Чтобы развеять этот миф, нужна искренность. Когда люди ее видят, начинают уже по-другому относиться.
— С какими вопросами к вам чаще обращаются?
— В колонии, где содержатся бывшие сотрудники силовых ведомств, один из волнующих вопросов — семья. Дождется жена, не дождется, как строить отношения потом… В других колониях, где порой люди и семей не имеют, такие вопросы задают не всегда. Я всегда так и говорю: колония — это преддверие ада, маленькое напоминание о нем. Казалось бы, чистые простыни, заключенных кормят, поят, но всегда одно и то же, и это проживается годами. Вы видите одни и те же лица. Вы не можете никуда вырваться, не можете что-то изменить.
С «бытовиками» я так и говорю: «Вы живете как бы в аду. Большую часть своей жизни проводите в этих ненормальных для человеческой природы условиях. Вам нравится такая жизнь? Неужели вам не хочется жить по-настоящему?» Конечно, хочется. Единственное, что осужденных рецидивистов держит от того, чтобы порвать с преступным миром — это страх. Страх потерять наработанные связи, страх наказания от своих подельников. Но сильные люди могут вырваться.
Среди осужденных я встретил очень много людей, у которых есть чему поучиться. Интересных, умных, обогативших мою душу.
Когда они выходят, с некоторыми мы поддерживаем отношения, переписываемся. Это здесь, на свободе, мы привыкли к хорошему и считаем за должное помощь, поддержку и так далее. А там такое сразу ценится и благодарность не исчезает годами.
— Вспомните истории людей, которые вас особенно тронули.
— Человек в свое время был в чине полковника, привык, что люди ему подчиняются, и вот он оказался в другом положении… Люди в таких обстоятельствах часто ломаются, совершают нехорошие поступки, чтобы выжить, чтобы как-то устроиться. Но человек, о котором я говорю, не сломался, не потерялся, несмотря ни на что.
С еще одним человеком, Владимиром, который сейчас живет в Санкт-Петербурге, я познакомился, когда он находился в строгих условиях содержания. Причем за то, что, в принципе, не совершал. Но он был водителем преступной группы, так что получил срок 14 лет. Это один из лучших людей, с которыми мне пришлось встречаться в жизни — простой, имеющий благодарное сердце.
Сначала пребывание в колонии не лучшим образом отразилось на его внутреннем состоянии, появилась агрессия, тогда-то он и оказался в строгих условиях содержания. Стал ходить на исповедь, причащаться. И вот в это время он начал преображаться, и скажу, что в какой-то степени он поддерживал меня в непростые моменты. Хотя, казалось бы, ему-то хуже! Когда закончился дисциплинарный срок пребывания в строгих условиях, я предложил ему должность старосты храма.
Были истории, когда люди буквально рвались в храм для того, чтобы сделать что-то полезное. Буквально умоляли: «Батюшка, можно мы что-то будем делать, дайте нам такую возможность, покрасить что-то, например. Нам ничего не надо, никаких ходатайств, ничего подобного. Мы пришли поработать от души». Были ситуации, когда приходили мусульмане, советовались.
— Помогаете ли вы бывшим заключенным найти путь в жизни?
— По мере сил, конечно, но не обещаю золотых гор. Один осужденный был у меня в храме дневальным, очень любил работать с деревом — вырезать что-то. После освобождения устроился на частную мебельную фабрику и из простых разнорабочих за пять лет поднялся до генерального директора. На первых порах помогал ему с жильем — у меня стояла пустая квартира, и он жил в ней. Он женился, время от времени помогает храму, например, сделал нам новую мебель.
Один молодой человек из Казани после освобождения поступил в семинарию, получив у нас навыки церковной жизни.
Лет 12 назад освободился один осужденный, потом — окончил Свято-Тихоновский институт, аспирантуру и сейчас преподает в своем родном городе. Думаю, доля нашего участия в этом есть.
Хотя люди есть разные и общая картина в радужных тонах, увы, не получится. Бывали ситуации, когда люди, ходившие к нам в храм, опять возвращались в колонию, полностью спивались и даже погибали. Церковная жизнь — она же, сама по себе, никаких гарантий не дает, особенно если воспринять ее только внешне, не на уровне души.
Но все-таки у многих людей, заключенных, пребывание в храме оставляет след. Думаю, что запас церковного влияния в местах лишения свободы далеко себя не исчерпал и мы бы получали гораздо больше, если бы у нас в Церкви церковное служение в местах заключения шло более серьезно, а не просто — мы пришли, поприсутствовали, совершили молебен.
— Как изменить тюремное служение?
— Мне кажется, это должен быть не просто отдел тюремного служения, а более серьезная структура. Потому что здесь речь об очень важных вопросах, касающихся всего нашего общества. Я считаю, что те люди, которые находятся в местах лишения свободы, могли бы именно через Русскую Православную Церковь реабилитироваться внутренне. Потому что реабилитация — это не только изменение внешних условий и социальная адаптация, но прежде всего внутренние перемены.
Здесь нужна кропотливая работа священника на приходе в местах лишения свободы, молебны и краткие встречи ничего не решают.
Кроме того, священники должны работать не только с осужденными, но и с социальными службами. У многих осужденных есть зависимости, многие не знают, как дальше существовать, как войти в жизнь, ведь они потеряли все социальные связи. Это огромная проблема, к сожалению. Федеральная служба исполнения наказаний только фиксирует, что вот, поступил человек…
ФСИН, мне кажется, должна участвовать в реабилитации и социализации осужденного.
Была идея, чтобы при колонии сделать общежития свободного типа, чтобы освободившиеся могли работать, жить в этом общежитии и там питаться. Людям трудно сразу после колонии начать нормальную жизнь… Вот буквально на днях ко мне приехал осужденный, недавно освободившийся из колонии строгого режима. Жить ему негде, попросил помощи. Конечно, мы не отказали. Но сколько таких людей!
Люди просто не готовы к свободе. Человек оступился, попал в эту ситуацию, и важная задача — не просто зафиксировать его преступление, не только наказать, но вернуть его в общество, чтобы он был социально полезен, социально важен. А мы только плодим колонии, плодим преступления, к сожалению. Такой вот замкнутый круг получается.
— Как ваша семья относится к вашему служению?
— Жена погибла в автокатастрофе два с половиной года назад. Дети уже взрослые — старшей 21 год, она живет в Москве, два месяца назад у меня родилась внучка. Младшей — 17 лет. Конечно, им тоже нужны мои внимание и поддержка, но не как в детстве. Поэтому, если есть у меня возможность, в основном уделяю время Церкви.
Раньше, когда рядом была жена, дети маленькие, пытался соединить и священническое служение, и время, посвященное семье. Не всегда получалось, сейчас думаю, что надо было бы в какие-то моменты больше внимания уделить близким. Но жена понимала, что она выходила замуж за священника, она его выбрала и, значит, такой у него путь…
Сейчас я вижу, насколько необходимо тюремное служение. Недавно мы с православным театром были в колонии, куда священник приезжает не так часто, как бы хотелось. Я вижу жажду общения у людей, для них священник не просто человек в рясе, а возможность решения внутренних проблем. Потому что внутренние проблемы — это главное, что им мешает, многие это понимают. После спектакля сразу пять человек подошло исповедаться.
