Дети войны. Часть пятая
Среди прихожан Скорбященского женского монастыря есть полтора десятка человек, детство которых пришлось на период Великой Отечественной войны. Год 75-летия Великой Победы – замечательный повод познакомиться с их воспоминаниями, которые, конечно, являются отрывочными и в которых причудливым образом переплетается военное и послевоенное. Завершаем публикацию цикла очерков — воспоминаний наших прихожан, детей войны.
В оккупации
Ларин Валерий Михайлович 1940 г.р.
Наш прихожанин Ларин Валерий Михайлович родился в Донецке, в Макеевке, за полгода до начала войны – 23 декабря.
Семья его мамы приехала на Донбасс в голодные годы из Брянска, а папа был из Курска. Время засухи и страшного неурожая соединило их.
Валерий Михайлович – человек художественно одаренный, и его воспоминания отличаются вниманием к деталям:
«В июне-июле 1941 года народ из Донбасса двинулся на восток. Приближался фронт. Отец занимался срочной эвакуацией заводов на Урал, и мама (я звал потом ее в письмах «мамуля Юля») ему сказала, что без него не поедет. То же самое сказала бабушка: «Никуда без тебя, Михаил, не поедем. Будем ждать». Но неожиданно пришли фашисты. Папа отбыл с последним эшелоном, но его состав разбомбили.
Так что я с мамой, дедушкой и бабушкой оказался в оккупации. Бомбы падали с обеих сторон, очень часто они попадали в пруды: шлепок и брызги. Помню зенитки и с нашей стороны, и со стороны немцев – как они стреляли очередями по самолетам вечерами. Я очень боялся. Мы всей семьей прятались в подпол. Наш дом с хорошим фундаментом стоял у пруда на склоне, а в подполе на крюке висела моя люлька. И я прямо со всего разбега прыгал в эту люльку и весь сжимался.
Однажды, рассказывала мама, к соседям попала неразорвавшаяся бомба. В другой раз одну женщину осколками разорвало на части. Чья бомба – мы не знали: то ли советская, то ли немецкая. Местные жители, кто не успел или не хотел эвакуироваться, погибали и от тех, и от других.
Какие-то подробности об оккупации мне рассказывала мама, что-то я помню и сам. Один случай я запомнил на всю жизнь. Мне был год, это была зима 1942–1943 годов. Мама вспоминала: «Я иду с младенцем в конвертике с прикрытым лицом. Возле водоколонки меня остановили два немецких офицера. Я очень испугалась, так как боялась, что ребенка отберут и отправят в Германию. Вся сжалась и крепко сына держу. Один из офицеров потребовал у меня деньги. Я нашла в кошельке какую-то мелочь, дала ему. «Киндер покажи», – обратился ко мне старший по званию. А ведь девчонки мне все завидовали: ребенок красавец, ресницы – 2 сантиметра, кучерявый, лицо ясное, глазки просто как у ангела. «Сейчас что-нибудь дурное ребенку сделают…» – пронеслось мгновенно в моей голове. Немец открыл конверт и обомлел, так как увидел взгляд взрослого человека, но в пеленах». Этот момент даже я помню, хотя был, конечно, крошечный: как надо мной склонились два мужчины в зимних суконных шапках и как я на них внимательно смотрю. Помню удивленный взгляд и громкий восторженный возглас офицера: «Киндер гут, киндер гут», – и как его рука закрывает мое лицо, и слова эти куда-то проваливаются… Чувство опасности от мамы передалось и мне. Конец этой истории поведала мама: «В замешательстве немец сказал: «Идите, идите», – и отдал все деньги мне обратно».
Мамина бабушка Ольга Степановна верующая была, а дед Константин Педичев пожертвовал ради меня своей жизнью. Он был мастеровой, талантливый на руки человек, так случилось, что семья эвакуироваться не успела и осталась при немцах. Дед работал сторожем. Зимой в доме было очень холодно. Помню, как он приходил с ночной работы, кидал свой тулуп на пол, и я залезал в рукав греться, и дед, улыбаясь, подталкивал меня. Дедушка меня, своего первого внучка, нежно любил, и свою краюху хлеба, свой паек отдавал маме и мне, а сам опух от голода.
Когда Донбасс освободили, я тоже помню. Это была осень 1944 года. Вдруг ни с того ни с сего ни стрельбы, ни пальбы – тишина наступила, от нее даже уши закладывало. А потом начались страшные картины.
Дядька по материнской линии (а он до войны был артистом оперетты) на фронте получил тяжелое ранение в ногу, и ему ее полностью отняли. Конечно, он запил. После войны мы приезжали к нему в Херсонес, видел я его пьяного, но таких, как он, было очень много. После войны в Макеевке рядом с нашим домом был пивной ларек, где собирались инвалиды. Своих соседей я хорошо помню: кто без руки, кто без ноги, все они к ларьку на тележках, на колясках своих стекались в урочный час, к открытию, чтобы выпить с горя. Так жалко было на них смотреть. Народ такой не переводился: кто-то после ранения домой не поехал (с думкой «кому я, инвалид, нужен!»), кто-то получил известие, что дома его и родных уже нет – некуда ехать, так и застревал в Макеевке. Много горя принесла война».
Мы жили дружно
Климец Раиса Алексеевна 1936 г.р.
Раиса Алексеевна Климец родилась в 1936 году. Она нам рассказала:
«Моего папу Алексея Михайловича Князева взяли в армию в феврале 1941 года, еще до войны. Ему тогда было 34 года, он служил председателем колхоза, тем не менее, в дом пришла повестка. Мы, трое детей, остались с мамой. Самый младший брат еще на подушке лежал – совсем маленький.
Перед тем как папе идти на сборный пункт, у нас случилось странное происшествие: ночью подох петух. Утром он не прокукарекал, как обычно. Папа пошел в птичник, вытащил мертвую птицу за лапы и сказал маме: «Матушка, не вернусь я», хотя ничего еще не предвещало войны.
Я помню, как она началась. В каждом доме нашей красивейшей деревни Ситьмяна Кировской области была черная тарелка – радио. И вот объявили о начале войны с фашистами. С 22 июня 1941 года это слово «фашист» вошло в наш дом. Помню, как вся деревня плакала. Многие мужчины ушли воевать.
Жили мы очень дружно, и все старались помочь друг другу. Помню, как мы весело ходили полоть яровые в колхозе. Идет по деревне бабушка Родиха (так ее все звали, она была повивальная бабка), подходит к каждому дому, где дети живут, и бьет в колотилку. Мы выбегали из дома, постепенно собиралась большая толпа ребятишек, и все шли на поля полоть ячмень, просо, пшеницу, овес и др. Работали мы босые, без перчаток, а на поле колючий осот. Мы не могли его дергать и просто наклоняли его к земле. Родиха нас пожурила, но после этого нам стали выдавать палочки с заостренным концом, чтобы мы могли подкапывать корни травы-злюки.
В школу, которая была в селе Кокореве, мы ходили пешком – 5 километров. Как только мы появлялись в дверях, техничка давала нам «картовницу». Так мы называли картофельную похлебку. Она была горячей, и мы согревались (одеты мы были плохо, в заплатанных одежонках, зимой ходили в лаптях), после чего начинались уроки. Учительница Клеопатра Васильевна была уже старенькая, горбатенькая, мы ее очень ценили. Бывало, она устанет, наклонится на стол, дремлет, а мы ждем ее пробуждения не шелохнувшись. Учились мы добросовестно. После занятий нам давали остатки уже почти остывшей «картовницы» (хлеба мы почти не видели), и дети всей гурьбой отправлялись в обратный путь. Случалось так: весенним утром идем в школу – речка еще застывшая, мы легко переходим на другой берег, а обратно идем – речка вскрылась. Мы, девочки и мальчики, расходимся в разные стороны: раздеваемся и почти голышом переходим в холоднючей воде на другой берег, держа сумки с тетрадями и учебниками и одежду над головой, а старшие несут вещи младших. Впрочем, учебников в сумках не было. Случалось, что на всю деревню был один учебник, и зимой брат выбегал босым через 2–3 дома, чтобы взять у одноклассника книгу на пару часов. Интересно, что после таких «процедур закаливания» никто не заболевал. Лечились в деревне всегда малиной и травами, медиков у нас не было. Иногда путь из школы до дома мы преодолевали, опасаясь волков. Как свечки, горели их глаза в темноте. Кто-нибудь из взрослых нас встречал. И Бог оберегал, конечно.
Церкви в нашей деревне не было. До нее нужно было идти 10 километров. Ходили мы в храм один раз в год – на престольный праздник Вознесения Господня. Помню белые отштукатуренные стены храма, ограду точеную… В церкви мы брали святую воду в 2,5-литровую тару, мама давала нам ее по капельке.
Когда пришло извещение о папе, мама тяжело заболела – она год не вставала, и колхозный бригадир выписывал наряды помогать нашей семье: кто-то носил воду, топил печь, колол дрова и др. Но пригляду за хозяйством не хватало: куры замерзли, овцы куда-то делись, осталась одна корова-кормилица: я в 7 лет уже ее доила. У нас было приусадебное хозяйство: мы сажали картошку, морковь. И за детские трудодни нам давали немного еды. Случалось, вещи меняли на муку. В реке мы, дети, ловили рыбу рубашками. Ели все: траву – лебеду, крапиву, пистики (весенние побеги хвоща), весной собирали мороженую картошку. Как сейчас помню: наберем этих картошинок, шкурку очистим, а они все в дорожках от червячков, но, не смущаясь, мы клали их на противень и в печь, потом толкли в ступке и заливали кипятком из самовара. Получалась прекрасная тюря.
После 1945 года жили хорошо те, у кого в семье были мужчины. В середине войны дядя Семен рассказал маме о гибели папы и предложил пожениться: «Вы же все мне родные», но мама не согласилась. Она осталась вдовой в 28 лет и замуж больше не вышла. «Муж у меня будет один», – сказала она и продолжала ждать папу. Хотя ей подробно рассказали, как погиб ее муж (чтобы накормить своих солдат, он полез в воду взять морду – это такое приспособление для ловли рыбы, но подорвался на мине), она почему-то больше верила синей бумаге о без вести пропавшем, на которой красными буквами было написано «Мы победим врага». Надежда, что отец вернется, ее не оставляла. Совсем недавно, перед Днем Победы, внучка Аленушка нашла сведения, что мой отец пропал без вести 8 марта 1942 года в деревне Скачек Думиничского района Смоленской области.
Помню День Победы 9 мая 1945 года. Мы были в школе. Учительница Клеопатра Васильевна объявила нам об окончании войны. Мы, конечно, очень радовались, но дома мама горько плакала. Она достала отцовские письма, в которых он всегда писал одно и то же: «Живым врагу не сдамся», – по многу раз их читала и заливалась слезами. А потом приняла решение: Раю (то есть меня) учить буду, а мальчиков нет: семилетки им хватит. Брат в 14 лет пошел в плотницкую бригаду и стал зарабатывать на семью.
Я благодарна Господу за свое детство. Трудности, конечно, были, но страдания в нем не было. Все дети нашей деревни жили дружно. Никто никого не обижал. Именно поэтому мы выжили».
«Дети войны» – это особое поколение, не воевавшее на фронте, но ставшее свидетелем Великой Отечественной войны. Этот проект на сайте обители возник случайно и, можно сказать, благодаря режиму самоизоляции людей в возрасте 65+ в связи с коронавирусной инфекцией.
В приходе Скорбященского женского монастыря сначала 5 апреля, а потом 10 мая планировался праздник, посвященный 75-летию Великой Победы, на котором мы хотели особо поздравить наших прихожан – детей войны. Событие пока не произошло, но состоялось общение, результатом которого стали эти короткие и живые очерки о жизни в оккупации, на Урале и в Сибири. Конечно, рассказы наших прихожан, бабушек и дедушек, отличаются неполнотой, отрывочностью, но в них представлен жизненный опыт, главным выводом из которого могут быть слова: «ЦЕНИТЕ КАЖДЫЙ МОМЕНТ ЖИЗНИ». Эти истории – еще одно свидетельство Промысла Божьего в жизни человека.
Истории детей войны записала В. Чемезова, зав. архивным отделом монастыря
