За окошком – монастырь
30 декабря 2018 года старейшей прихожанке Скорбященского монастыря Аполлинарии Михайловне Смирновой исполнилось 90 лет. 17 сентября 2017 года на приходском празднике «Осенние встречи» мы чествовали почетных прихожан Скорбященского женского монастыря — кому за 70 (см.: http://ntobitel.cerkov.ru/2017/09/19/nas-sobrali-svyatye-petr-i-fevroniya/).
Старейшие прихожане обители – это, можно сказать, ее алмазный фонд. Одним из таких бриллиантов является Аполлинария Михайловна Смирнова. Она родилась в далеком 1929 году. Всегда интересен жизненный опыт людей в столь солидном возрасте: как они росли, как пришли к вере, сохранили и передали ее детям и внукам.
Смирнова Аполлинария Михайловна 1928 г.р.
В ожидании 90-летнего юбилея Аполлинария Михайловна поделилась с нами рассказом о своей жизни:
«Я родилась в Калининской области в деревне в 200-х километрах от областного центра.
Отец Михаил Селиверстович был по профессии бондарь. Первая его жена умерла, и он остался с двумя детьми на руках. Потом он женился на моей маме Павле Егоровне, и у них родилось еще трое детей. До войны отец работал председателем колхоза. Его племянник, колхозный бригадир, тихонько сказал папе, что он, опасаясь ареста, собирается тайком уезжать и советовал то же самое сделать моему отцу, предупреждая его о возможных репрессиях. Годы, действительно, были очень опасными. Но отец свой пост не оставил. Бог спас его жизнь болезнью: после воспаления легких папа уже не мог исполнять обязанности председателя колхоза, получил справку на право выезда из деревни, и мы переехали.
Во время войны фронт подошел очень близко к нашей новой деревне – всего 2 километра, и мы эвакуировались в Горьковскую область. Когда осенью 1941 года подъезжали к Москве, состав разбомбили, взрывной волной я оказалась выброшена из вагона. Очнулась я в скирде соломы рядом с железной дорогой. Три вагона были покорежены. Одна добрая женщина помогла мне подняться, найти родителей, слава Богу, что никто во время обстрела из моей семьи не погиб.
Приехали мы в химлесхоз, где добывали живицу. Жили мы в лесу, где стояли два барака. Нам дали комнатку. До ближайших населенных пунктов Воскресенск и Воздвиженск было 50–60 километров. Идти до них надо было лесом. Страшновато: водились рыси. Редко если попутка колхозная подвезет.
Учиться в химлесхозе было невозможно. К тому времени я закончила 4 класса, а в семилетку надо было ходить за 6 километров. Я, три брата и сестра совершали этот путь до тех пор, пока однажды зимой нас не окружила стая волков. Нас спасло только то, что мы были уже рядом с участком – виднелись огоньки станции. Вожак стаи двинулся вперед на нас, а трое волков поменьше стали нас окружать, а пятый ждал в сторонке. Моя сестра сильно закричала, и мы побежали во всю мощь к участку. Больше я в школу не ходила. Жить в сельском интернате мы не могли, так как у родителей не было средств нас содержать, поэтому мы стали по мере сил помогать маме собирать живицу, а потом уже работали самостоятельно.
Мама и отец были людьми верующими. И старшая сестра глубокой веры была. Отец читал церковные книги, но никогда на виду они не лежали, он их прятал. В доме были и иконы в небольшом иконостасе, старые, темные. Венец на Пресвятой Богородице позолоченный помню.
Папа, бывало, сядет за стол, возьмет коробок, раскладывает спички и вдруг так невзначай говорит:
– Победа будет за нашими.
– Тять, как это?
– А вот так.
А еще говорил:
– Будут птицы летать с железными клювами и долбить людей. Весь свет будет перепутан проводами. Будем жить плохо-плохо, но доживем до тех пор, когда всего в магазинах будет полно, а купить не на что.
Я, как девочка любопытная, ничего не понимая из его рассказов, спрашивала его, но он как-то отмалчивался.
Впрочем, жили мы бедно, лебеду, крапиву, пеньки старые ели. Сеяли их с труху, в муку, которой было очень мало, добавляли.
Познакомилась я со своим мужем Милюсом Зильбертом, когда мне было 16 лет. По-русски он говорил плохо, знал только иврит и литовский. Милюс был из города Зарасай в Литве. Когда приблизился фронт, он с братом ушел на восток, а родители с младшей сестрой и семья старшей сестры остались. Все они погибли в еврейском гетто. Он узнал об этом уже после окончания войны, когда, взяв отпуск, пытался найти их следы. Через много лет, в 1995 году, мы приезжали на место, где в братской могиле были похоронены 8 тысяч человек. Тела расстрелянных фашисты складывали штабелями в ров, засыпали известкой и совсем немного присыпали землей. Местные жители рассказывали, что несколько лет к месту массового захоронения было невозможно подойти из-за нестерпимого запаха, здесь кипела, бурлила, шевелилась земля, совсем не летали птицы, а в течение последующих 50 лет не выросло ни одно деревце, и живность там тоже не водилась. Как будто адское место! Там меня посетило чувство, как будто я повинна в их смерти. Долго я не могла успокоиться после этой печальной поездки. Через два года мужа не стало.
Попал же он из Литвы в Горьковскую область так. Во время движения на восток был ранен в голову, из госпиталя его отправили в воинскую часть в Липню. Неподалеку был военный аэродром. Там военнообязанные (это были ребята всех национальностей: татары, болгары, армяне, русские и др.) валили лес, грузили его на вагоны, ремонтировали трактора, машины, а Милюса определили в конюшню подковывать лошадей. Кузнец был он отличный – еще в Зарасае он помогал отцу в кузнице! Впоследствии их часть перевели недалеко от Мурома, а мы, бывало, ездили в церковь, где покоились мощи святых Петра и Февронии Муромских. Монахи нас встречали, все показывали, объясняли.
Когда Милюс заболел сыпным тифом, ему потребовалось усиленное питание – молоко. Он приходил за ним к нам за два километра: у нас была корова. Мама сначала продавала молоко, а потом сказала: «Это милостыня», так как моего брата под Сталинградом убили – на помин его души. Отец давал ему табак, который сам выращивал. Четыре года ходил к нам, играл на гитаре, которая осталась от военнослужащих, девчонки собирались, пели, танцевали. Случалось, что в близлежащий совхоз ходили кино смотреть.
Смирнова Аполлинария Михайловна в молодости
Когда мне исполнилось 19 лет, Милюс меня как-то спросил:
– Ты за меня замуж пойдешь?
– Пойду, – говорю, как будто бы шуткой. Жалко мне его стало.
Мода в те времена была такая: если девка замуж выходит, то в приданое надо было приготовить никелированную кровать, перину, пуховые подушки, тюлевые занавески на все окна мужниного дома (хоть их десять). А взять где? Только у барыг.
Мама мне сказала:
– Приданого я тебе не дам, хочешь идти за него – иди. Неволить не буду. Решай сама.
И предупредила:
– Характер у него крутой, поблажки тебе не будет.
Впрочем, муж ко мне хорошо относился, никогда не обижал.
В новом месте его службы жить было негде, и поэтому я, будучи беременной своим первенцем, жила у родителей. С мужем я воссоединилась, когда сыну было больше года. Первые роды были неблагополучные. Сынок родился в самый лютый мороз – 5 января. Акушерки опытной не было, и я умирала. Вызвали старого врача – он меня и спас. Как сейчас его слова помню: “Анна Ивановна, на пенсию пора, не мучай женщин”. Из больницы до нашего леспромхоза надо было 8 километров пешком идти, а я несколько метров пройти не могу. Ни лошади, ни машины нет. Сестра меня на санки посадила с ребенком и повезла.
Как приехали, мама запричитала:
– Заморозили ребенка…
Стали меня к жизни возвращать. Поднялась я на молоке, которое пила по 2 литра в день. Стала потихоньку вставать. Гуляла по 5–10 метров, потом больше. Телефонный столб, до которого вела меня, поддерживая за плечи, сестра, поначалу казался очень далеким. Через месяц окрестили ребенка в Кулебаках.
Бог спас меня не только во время родов, но и от потери зрения. Когда мне было 27 лет, а дочке Иринке 2 года, обнаружился у меня туберкулез глаз. Наметилось бельмо. Все врачи от меня отказались. Поехала я в г. Ветлугу, там был врач, ученик доктора Филатова. Он прописал мне лечение и строго-настрого сказал: ни грамма спиртного. Не выдержала я. Может, только и глоток сделала, и болезнь вернулась с новой силой. Доктор этот (Царствие ему Небесное) снова меня вылечил.
Я дала обещание, что если поправлюсь, обязательно поеду в храм и поставлю Богу свечки. Прошло примерно полгода после моего выздоровления, и стали мне сниться страшные сны: змеи на меня набрасываются, жалят меня, ползают по мне, и я не знаю, куда от них деваться. Измучили они меня, особенно одна крепко жалила меня в палец. Одна благочестивая женщина мне подсказала:
– Ты, наверное, Поля, какое-то обещание не выполнила.
Тут-то я и вспомнила о давно позабытом. Но исполнить сказанное мною было непросто. Храма действующего поблизости не было. И вот как-то раз поехали мы за поросятами в село за 30 километров. Вижу: храм. Я бегом побежала в церковь. Купила кипу свечей, и служитель храма помогал мне их ставить ко всем иконам. С тех пор глаза меня не беспокоили. Милостивый Господь отвел меня от слепоты и физической, и духовной. Надо исполнять обещания».
Вознесенский храм. 1976-1977 гг.
В Нижний Тагил Аполлинария Михайловна вместе с мужем и двумя детьми приехала в 1971 году. Через год они поселились в доме недалеко от бывшего Скорбященского монастыря. Выглянешь из окна – храмы стоят разрушенные, без куполов. Сначала ходила молиться в Казанскую, Свято-Троицкую церкви. Когда стали восстанавливать Вознесенский храм, она стала приходить на службу сюда и помнит, как сверху лилась вода – везде стояли ведра, чтобы ее собирать. Почти 20 лет по мере сил она старается приходить на службу. Вот и в воскресный день – день своего 90-летия – она была в храме, где ее поздравили батюшки Евгений и Алексий, матушка Мария с сестрами и прихожане.
У Аполлинарии Михайловны 5 внуков, 6 правнуков, самому младшему из них 2 года.
Сердечно поздравляем дорогую Аполлинарию Михайловну с 90-летним юбилеем!
Многая и благая лета!
Рассказ А. М. Смирновой записала В. Чемезова, зав. архивным отделом монастыря
